«Газель» остановилась посреди села, прямо у лотков с осенними фруктами, а пассажиры высыпали наружу. На обочине томилось несколько таких же маршруток, выкрашенных в палево-желтый цвет. Водители их, стоявшие полукругом, немедленно поприветствовали новоприбывшего загорелого коллегу. Краснощекая с дочерью уже ходили меж пестрых рядов, а серенькая в очках рассказывала молодому человеку в шароварах о строительстве здешней старой соборной мечети:
– Вы представляете, камни привозили из Акуша на ослах. Чтобы выложить один ряд камней по периметру, у них уходил целый год!
Шароваристый кивал, глядя то в бирюзовое небо, то на свою старуху, щупавшую округлые медные дыни. Остальные сгинули в толчее и шуме Хаджал-махи. Бровастый в тюбетейке схватил пустую пластиковую бутыль и побежал к роднику, мужчина с кожаной папкой скрылся за строящимся домом, припадая ухом к коммуникатору и что-то быстро восклицая, а небритый бородач просто растворился в теплом воздухе. На крыше строящегося дома человек в рабочей рубахе и с железным забралом на лице склонился над брызжущим искрами, шипящим сварочным аппаратом. Где-то в доме громыхали металлические листы, а за базаром, в спускающихся к реке дворах, куда только что проследовал свадебный поезд, громко звучала лезгинка. Только рыжеволосой не выходил из «газели», выглядывая из окна и склабясь на общую суету.
Спустя минут десять пассажиры начали возвращаться на свои сидения и, забив под кресла пакеты со свежими фруктами, тронулись дальше. Водитель, освежившийся дешевой сигаретой, водой и шутками с коллегами, ковырялся в магнитофоне.
– До часу доедем? – спрашивал его мужчина с папкой.
– Конечно.
Он хмыкнул, вспомнив, как много пришлось отстегнуть постовому.
Спустя минут десять пассажиры начали возвращаться на свои сидения и, забив под кресла пакеты со свежими фруктами, тронулись дальше.
«Газель» двигалась в сторону поросшего хвоей Хуппинского перевала, за которым кончались даргинские села, и начиналась высокогорная Авария. Пахло боярышником, зверобоем, чабрецом и полынью. Женщина в праздничном платье тихо пересчитывала деньги в своем кошельке, девушка, пересевшая на другое место, дремала, опустив приклеенные ресницы, старуха шептала что-то юноше в шароварах, а тот улыбался.
«Может, надо было самому отдать бумаги Халилбеку?», – думал тот, что с папкой, прокручивая список контактов в своем коммуникаторе, – «нет, меня бы он с прошением не принял. Все правильно. Отдал через Хизриева, а Хизриев пускай сам разбирается, они родственники…»
Пожилой спрятал беззащитную улыбку, глядя задумчиво на наступающие с обочин сосны. Он представлял, как остановится в райцентре у своего кунака, разопьет с ним сухого вина, а на следующий день поедет в свое маленькое сельцо, к затаившемуся во влажной зелени дому на теневой стороне горы, откроет калитку из старой кроватной спинки, спустится в сад и там, под грецким орехом сыграет с соседом в нарды.
Бородач прижимался лбом к пропыленному стеклу, пытаясь вырваться из мыслей-ловушек. «Отвезти лекарства, а потом вернуться и никому не говорить. Все равно узнают… Участковый начнет докапываться. Они Алишку инвалидом сделали и меня сделают… Нет, нужно передать лекарства, а потом самому тоже из дома убежать…. Нет, нельзя. Сейчас к дяде Осману схожу, может, он знает, куда меня устроить… Или не идти? Дядя Осман просто так ничего не делает. И, если пойду, тогда Абдулла скажет, это куфр…»
«На сватовство Айшаткиного сына подарок я взяла, Пате подарок взяла… Ваяя-я-я, нужно еще Заире соболезнование выразить, я же ее с тех пор не видела…» – крутилось в голове у женщины в платье для церемоний, а соседка ее думала: «Попрошу Русика сына отвести меня на башню. Сколько лет приезжаю, а на башне не была. Надо будет сфотографировать, показать Мураду Мурадовичу. Вдруг, она и вправду из церковных камней сложена…»
Сузившаяся дорога пронзительно пахла озоном, шишками и растревоженным бабьим летом. Наперерез «газели» метнулся маленький заяц, где-то невнятно залопотала невидимая птица. Дочка краснощекой застенчиво улыбалась в кулак.
