The First Lesson by Rabeya Jalil. Image courtesy of ArtChowk Gallery.
Click here to read this story in English.
Дотарахтев до укрепленного тяжелыми мешками дорожного поста, где толпились шашлычники и лоточники с надувными морскими матрацами, «газель» свернула с трассы и резво двинулась в горы. Минут через тридцать никчемные пейзажи сменились белыми сланцевыми громадами, а за окнами разлилось бездонное небо. Где-то внизу, в метрах ста пятидесяти под петляющей дорогой, серебрилась мелкая речка, и копали гравий крошечные экскаваторы.
Подле серьезного, загорелого до черноты водителя сидел немного упитанный, средних лет человек в белой рубашке и с черным кожаным портфелем в руках, сосредоточенно смотревший в отсвечивающий сентябрьским солнцем экран коммуникатора. В салоне ехали интеллигентного вида пожилой мужчина с беззащитной улыбкой, краснощекая полная женщина с дочерью, скромно скрестившей на коленях натруженные руки, молодой человек в странных шароварах, сопровождавший молчаливую старуху, видимо приходящуюся ему бабушкой, угрюмый и небритый бородач, две женщины, – одна в очках и сереньком пиджаке, вторая – в роскошном платье для церемоний, а также бровастый пассажир в тюбетейке, молодая девушка с искусственными ресницами и крепкий рыжеволосый юноша в красной, нахально вздернутой кепке.
Они миновали, вьющийся над живописной пропастью серпантин, раздольную, засеянную сизой капустой долину, крупное селение с опрятными, частично недостроенными домами, пестрыми продуктовыми лавочками, связками горской колбасы в витринах и стоящими вдоль трассы полицейскими в толстых бронежилетах. Потом снова пошли подъемы и спуски, дрожащие изгибы каменистых склонов и заправочные станции с молельными домиками и большими надписями «Алхамдуллилях».
Женщина в платье для церемоний рассказывала соседке, как начальник ее супруга перед повышением публично отрекся от собственного сына, известного в лесу под кличкой «Фантомас». Соседка поправляла очки и вздыхала, глядя на красные блики, игравшие в верхушках проносящихся мимо скал.
Минуя кладбище водитель приглушил медоточивый шансон, и некоторые зашептали молитвы, омыли задранными ладонями лица. Через мгновенье музыка заиграла снова, и они въехали в попутное село.
– Че ты, дай-да, э-э-э, – тянул рыжий, склоняясь к отворачивавшейся от него девушке с наращенными ресницами, – ниче же не станет…
– Зачем? Нету у меня номера.
– Дай-да, че ты меня кружишь? Я же с тобой нормально разговариваю!
– Отстань от меня! – грубо отрезала девушка, оправляя модный, с низким вырезом топ.
Рыжий налился краской:
– Ё, ты че щас сказала? Ты че обостряешь?
– Я не обостряю.
Село было сравнительно молодым и насчитывало не более пяти веков существования.
– Батрачишься ты! Вообще пробитая!
Краснощекая женщина обернулась к рыжему и выругалась на своем.
– Сиди в углу, не приставай к девочке! – добавила она, возмущенно оглядывая парочку, – я щас с ней местами поменяюсь.
– Вы сюда не влезете, тетя, – беззлобно засмеялся рыжий, допивая «Рычал-су» и швыряя пустую бутылку в окно газели.
Они подъезжали к базару Хаджал-махи, откуда уже слышались музыка, хохот торговок и сигналы автомобильных гудков. Мужчина, отличавшийся беззащитной улыбкой, высунул голову из окна и с сердечным любопытством рассматривал хлопочущих вдоль трассы сельчан и украшенные лентами машины какого-то свадебного кортежа.
Село было сравнительно молодым и насчитывало не более пяти веков существования. Когда края эти были разорены Тамерланом, овдовевшие и лишившиеся крова горянки стали вынуждены ютиться с детьми в окрестных пещерах, до тех пор, пока цудахарец по имени Хужа не выстроил отселок, который и дал начало Хаджал-махи. Во время Кавказской войны здесь появилось русское укреплении, и хаджал-махинцам пришлось все время метаться меж восставшими горцами и императорскими наместниками. Их жгли, истребляли и обирали попеременно царские войска и непокорные мюриды. А после того, как плененный уже Шамиль остановился здесь на пути из Гуниба и совершил обеденный намаз в сохранившейся до сих пор мечети, война закончилась и хаджал-махинцы лишились многих личных и общественных земель, обросли податями и возроптали. Вспыхнуло восстание, длившееся четыре месяца, а после его подавления главные участники были повешены, а остальные сосланы на каторгу.
После 1917-го село разделилось на четыре группы. Одни поддерживали красных, другие деникинцев, третьи – мусульманское движение Гоцинского, четвертые -подобравшихся сюда турок. Из-за этой неразберихи и пяти-шести провокаторов несколько красноармейцев из тех, кому разрешено было беспрепятственно пройти через село в сторону Гунибской крепости, были застрелены. Это побудило красных тут же устроить карательную акцию и перебить почти всех мужчин-хаджалмахинцев, так что многие после этих событий иммигрировали за границу и больше не возвращались.
Восторжествовавшие советы были щедры на посулы, поддерживали на первых порах шариатский суд и, страшась волнений, даже отстроили в Хаджал-махи новую мечеть. Но позже гайки были закручены, а муталимы и богословы репрессированы. На этом злоключения жителей бывшего вольного Дарго не закончились. В годы застоя хаджал-махинские старшеклассники, шутя, выкрасили голову гипсовому Ленину масляной краской. Приехали проверяющие с требованием выдать преступников. Хаджал-махинцы ушли в отказ. Но когда прозвучала угроза всех без исключения сельчан выслать в Сибирь, сход посовещался на годекане и уступил. Напроказивших юношей увели под конвоем.
